Настенное богословие

Те, кто пришел на днях на выставку монументальной живописи в Московский академический художественный лицей Российской Академии художеств, стали свидетелями необыкновенного события: прямо у них на глазах за шесть часов был написан образ святого Меркурия, подобный хранящемуся в собрании икон монастыря святой Екатерины на Синае.

Народный художник России Евгений Николаевич Максимов рядом с написанной им во время мастер-класса фреской

До конца мастер-класса, который проводил известный современный корифей фрески Евгений Николаевич Максимов, остались только самые терпеливые – преподаватели факультета церковных художеств ПСТГУ да монахи Оптиной пустыни. Это еще раз показало на практике, что удивительное древнее искусство допускает к себе не каждого.

Но именно сейчас, когда по всей России строятся храмы, проблема возрождения и развития традиции монументальной живописи стоит особенно остро. Поэтому опыт народного художника Российской Федерации, действительного члена Российской Академии художеств Евгения Максимова, который расписал десятки храмов, в том числе храм Христа Спасителя в Москве и храмы Оптиной пустыни, востребован как никогда.

О том, что такое современная фреска и как обучают этому подвижническому ремеслу молодых художников, беседа с известным мастером.

Пантократор. Келья св. Модеста Иерусалимского, Афон. Автор росписи: Е.Н. Максимов. Фото: А.Поспелов / Православие.Ru

– Когда каноническое церковное искусство только-только разрешили, это был для всех, кто занимается живописью, настоящий прорыв – ведь открылся почти неизвестный для обывателя культурный пласт. Интересуются ли фреской современные молодые художники?

– Сегодняшние студенты сильно отличаются от тех, которые учились в конце 1990-х – начале 2000-х. Раньше было больше энтузиазма; тогда, по крайней мере, не все спрашивали, сколько вы мне заплатите, а многие готовы были сами заплатить. Сейчас люди достаточно прагматичны, они начинают настенной живописью заниматься с расчетом, что это каким-то образом поможет им в жизни.

Но в основном художники обращаются к фреске, потому что это древнее искусство способно им очень много дать, обогатить их технику новыми приемами, ведь они вырабатывались на протяжении двух тысяч лет, и этот опыт ничем нельзя заменить.

Вузы готовят достаточно много специалистов. Если смотреть по основным центрам, то Московская духовная академия выпускает около тридцати человек в год, Суриковский институт – примерно двенадцать человек, ПСТГУ – шесть человек. Кроме того, в Санкт-Петербурге есть церковно-историческая мастерская, там выпускают три-четыре человека. Также время от времени проходят выпуски еще в двух питерских монументальных мастерских.

В Суриковском институте занятия по фресковой живописи включены в программу, студенты обязаны изучить эту технику, причем как русско-византийскую, так и итальянскую фреску. Еще хорошо было бы, если бы мне не приходилось им разъяснять основы литургики и богословия, буквально вбивать им это в головы…

Талантливые студенты есть везде; невозможно прогнозировать, в каком учебном заведении их больше или меньше. Правда, все же в Суриковский приходят более подготовленные, после училища.

Е.Н. Максимов за работой

Другое дело, что работать для Церкви остаются немногие: это дело для людей любящих и увлеченных. Это одновременно и ремесло, и искусство, которое предполагает наличие у человека большого культурного багажа – и общего, и богословского, и в сфере изобразительного искусства.

– Из духовного опыта наших предков мы знаем, что иконы или фрески всегда писались с молитвой на устах. Следуют ли сейчас мастера этому правилу, когда расписывают храмы?

– По моим личным наблюдениям, это имеет кардинальное значение; более того, когда пишешь, молитва читается очень легко. В христианских трактатах по иконописи есть описания, какое движение живописца какими молитвенными текстами должно сопровождаться, а я на собственном опыте это познал. Первый раз я это попробовал практиковать, когда расписывал соборы в Оптиной пустыни. Вот когда особенно Спасителя пишешь, можешь читать Иисусову молитву бесконечно – и фреска пишется как бы сама собой. То же самое я за собой заметил и на Афоне. Не случайно там так заведено: вот ты приехал, три дня помолился, исповедался, причастился – и только потом за работу. И тогда у тебя все пойдет как по маслу. А в суете вообще все не клеится.

Человек светский может владеть техникой, писать образы, но, как правило, он все равно не достигнет конечной цели; верующему заниматься фреской проще. Всегда повторял, даже несмотря на упреки: если хотите заниматься церковным искусством, надо воцерковляться, иначе все будет впустую. Многие известные художники, например Сергей Александрович Гавриляченко, мне возражали. Но даже такой старый коммунист, как Гавриляченко, потом убедился, что все не так однозначно. Кто-то быстрее, кто-то медленнее, но все равно они в Церковь приходят. Я и сам так же пришел – через живопись в религию.

– И как это произошло, если не секрет?

– В 1990 году я выиграл конкурс на Кипре на роспись храма. В ту пору учился у меня Гавриил Георг, киприот, коммунист. И вот в его родной деревне под Никосией восстанавливали храм-памятник грекам, погибшим в войнах с турками. Они объявили конкурс, и неожиданно Гавриил предложил мою кандидатуру, так как я русский и недорого возьму, да и, может быть, православный. Заказчики хотели, чтобы храм был расписан в стиле XII века, поэтому мне пришлось изучить новые для меня исторические греческие иконописные техники. Но как только я взялся, оказалось, что мне, как художнику, это наиболее близко.

Кипрские этюды, выполненные Е.Н. Максимовым в 1990-е гг.

На Кипре я познакомился с общиной, с батюшкой. Он ни слова по-английски не понимал, поэтому я постепенно научился говорить по-гречески. Там вся община ходила в храм регулярно и на исповедь. И я пошел исповедоваться. Правда, пастырь один только вопрос задал: «Грешен?» Я ответил: «Грешен!» И тут батюшка сразу разрешительную молитву прочитал.

– А потом была Оптина пустынь?

– Да, после работы в Греции у меня постепенно собрался коллектив единомышленников, и мы получили заказ на создание фресок Казанского и Владимирского храмов в Оптиной.

Я с большой теплотой вспоминаю то время. Мы приехали к отцу Ипатию, в дом, где жил старец Лев – его изба тогда еще сохранилась; монахи показали нам, что и где писать. В монастыре тогда почти ничего еще не было, все начиналось практически с нуля. Был только небольшой литературный музей, так как Ф.М. Достоевский и другие великие русские писатели бывали в Оптиной.

Остальное было все разрушено, но монахам все равно жилось там очень хорошо, благодатно. Их было всего десять, но среди них были художники-иконописцы, например отец Иларион, который окончил Суриковский институт. Атмосфера была необыкновенно дружной, веселой, вместе все восстанавливали. Было много интересных встреч, ведь в Оптину народ приезжал, священники, епископы, иконописцы из разных стран, например из Польши, из Америки. И мы все вместе работали.

Мне довелось пообщаться со старцем Илием, он запомнился мне очень ласковым и добрым, и к художникам хорошо относился: все расспросит, поговорит, благословит…

Фреска – труд коллективный, поэтому со мной приезжали на лето мои студенты, тоже воцерковлялись потихоньку. Мы работали бесплатно, нас кормили-поили, давали работать, покупали краски. И практически все, кто составляет сегодня преподавательский состав кафедры монументальной живописи ПСТГУ, прошли эту Оптинскую школу. Отец Венедикт, наместник обители, был строгим, но справедливым. Он собирал всех художников и проводил с нами духовные беседы: каждую пятницу мы садились в кружок, задавали ему разные вопросы. Конечно, для меня, как художника, Кипр и Афон дали очень много, но я считаю, что свое духовное образование я получил в Оптиной пустыни.

Монахи научили меня практической жизни в Церкви. Когда мы расписывали храм, все насельники монастыря стремились помочь нам кто чем может, и прежде всего, конечно, молитвой. Ночью, пока мы работали, приходили в храм петь и читать Псалтырь. А главное, что нас не наставляли, а именно укладом жизни своей вводили в храм. Причем в этом деле участвовал весь монастырь – от послушников до старцев. Благодаря их любви мы почувствовали, что мы здесь не чужие.

Евангелист Иоанн Богослов и ап. Прохор. Келья св. Модеста Иерусалимского, Афон. Автор росписи: Е.Н. Максимов

– А какое место в вашей жизни занимает Афон?

– Первый раз на Святую гору я попал в 2006 году. С тех пор бываю там раз или два раза в год, так как я расписываю храм Модеста Иерусалимского в одном из новых скитов. Меня пригласил туда выходец из России отец Авраамий. Я работаю в небольшом храме. Тружусь один. Работы осталось не так много, но я каждый раз с огромным удовольствием приезжаю.

Конечно же, Афон сильно отличается по атмосфере. Они там настоящие хозяева своей жизни, если так можно сказать о монахах. Они молятся с удовольствием. Афонские службы по шесть часов – и уж если встали на службу, то молятся, пока не «упадут». А если станут «падать» – то на стасидии обопрутся немного и снова возьмутся за молитву. Я с огромным трудом к этому привыкал, бесконечные службы давались мне тяжело. Я не мог понять, как сосредоточиться, когда весь день – это одна большая церковная служба. Видимо, тут нужен какой-то особый навык. Там служили и по-гречески, служили и по-русски. По-разному бывало. В конце концов я научился не только выстаивать длинные службы, но и работать в это время. Сейчас осталось расписать алтарь, остальное все уже сделано.

– Общались ли вы с афонскими отшельниками?

– Там высоко в горах, где всегда почти сибирская погода, живет такой отец Силуан. Человек с огромной бородищей. Сам он из Оптиной, но уехал в Грецию. Решил быть отшельником. Я только издалека видел его келью, потому что забраться к нему трудно.

Он пишет иконы. Рубит топором толстенные доски и пишет. Он не художник, он от души пишет. Вырвет волос из бороды, сделает кисть – и работает. Сейчас стихи сочиняет, уже издал две или три книги. Кстати, и в Оптиной пустыне его стихи издавали. Стихи очень интересные, но странноватые: все же отшельник, подолгу с людьми не общается, а уж если с гор к нам спускается – не может наговориться. То есть даже такому монаху-подвижнику ничто человеческое не чуждо, только он сознательно ищет другого пути для себя.

И таких на Афоне много.

Кстати, среди отшельников много русских, причем все, как правило, «крутые» в прошлом: спецназовцы, десантники, такие крепкие мужчины; ну, понятно, что там другие просто не выживут в суровых условиях.

Вообще народ на Афоне мне встречался очень интересный – есть и поэты, художники, актеры бывшие, спортсмены известные. Вот так Бог их приводит. Причем все стремятся не просто к монастырю притулиться, чтобы их там поили и кормили, а в горы уходят, чтобы по-настоящему вести отшельническую жизнь. Это даже трудно представить. Люди уникальные. И, конечно, им вот этот распорядок монастырский, послушания-благословения тяжело даются. У них свой путь.

– Известно, что ремесло накладывает отпечаток на душу того, кто им владеет. Какое самое главное качество, характерное для художника-монументалиста?

– Чтобы писать фрески, нужно быть очень дисциплинированным человеком. Так как философия этой техники совершенно особая – все держится на импровизации, то надо быть очень внимательным и сосредоточенным. Ведь образ надо написать здесь и сейчас: вот взял кисть и явил. А не получилось – значит, не получилось. Это не иконопись, где помолился – нарисовал, затем опять помолился – нарисовал… Есть время подумать Это не мозаика, где нужна кропотливая работа. У нас все по-другому, да еще каждый член команды должен четко знать свое поле работы и не отступать от него, для чего требуется смирять иногда свои амбиции. То есть, чтобы импровизировать, нужно хорошо все заранее продумать, знать план работы наизусть.

Роспись придела свв. новомучеников Российских храма Св. Живоначальной Троицы в Вишняках. 2001 г. Дипломный проект У.Н. Антюхиной. Руководитель: И.Ю. Самолыго

Вот, например, когда мы расписывали купол храма Христа Спасителя, мы готовились к этому два года! Но потом, когда пришло время работы, мы уже все знали. У нас была модель в масштабе один к десяти, и на ней мы отработали все: композицию, топографию, краски – словом, все. Таким образам, на саму роспись нам потребовалось всего полгода. Для сравнения скажу, что купол в первом храме Христа Спасителя писался десять лет. Повторю: если каждый знает свой маневр, то тогда все идет как по маслу. Фреска очень много дает для воспитания души и работы в команде, потому что учит сосредоточенности и работе в команде. Мы наших ребят на кафедре монументальной живописи в ПСТГУ приучаем работать бок о бок со студенческой скамьи. Если люди ругаются, если они не понимают друг друга, то за фреску лучше не браться.

– Сейчас по всей России возводится много храмов. Конечно, их требуется строить побыстрее, желательно с минимальными материальными затратами. Есть новые технологии, позволяющие ускорить процесс, например модули, из которых можно, как конструктор, собрать здание. Есть ли место техническому прогрессу во фресковой живописи?

– Модули модулями, а расписывать их все равно ручками приходится. Конечно, есть новые технологии, которые позволяют ускорить работу; сейчас появились новые краски, с которыми быстро и удобно работать. Вообще фрески не требуют огромных материальных затрат. Самое сложное – это организация процесса, человеческий фактор. Не все настоятели храмов имеют достаточно времени, сил и знаний, чтобы наладить дело и найти «правильных» мастеров. В монастырях это еще получается, потому что там есть строгий распорядок – именно он является залогом успеха. А если есть у художника типичные для нашей братии «шатания», то есть сегодня поработал, а завтра подумал, а послезавтра проспал или передумал, что-то изменить решил, то они до добра не доведут.

Евангелист Лука. Келья св. Модеста Иерусалимского, Афон. Автор росписи: Е.Н. Максимов

– Удовлетворяет ли вас художественное качество настенной живописи в современных храмах? Какими вы видите пути развития современной фрески?

– Сейчас есть много удачных примеров храмовой росписи. Я считаю, что традицию фресковой живописи можно считать восстановленной. Выступая на Совете по культуре, Святейший Патриарх Кирилл отметил, что за минувшие 20 лет был сделан рывок, который не делали за 200 лет. Это действительно так. Художники многого добились в освоении техники и сюжетов. Что будет дальше? Гадать трудно, но мне думается, что все будет хорошо.

У искусствоведов есть разные мнения на этот счет. Например, Ольга Попова, известный искусствовед, считает, что на нынешнем этапе иконописи нет, то есть она не развивается. А уж про настенную живопись и говорить не приходится. «Все это подделки, все это имитации», – говорит она. И такая точка зрения поддерживается многими людьми.

Но лично я не разделяю столь мрачных мыслей, тем более что теоретики смотрят со стороны, а я-то вижу все изнутри. Я прекрасно понимаю, что все настоящее рождается не по мановению волшебной палочки и тем более не по благословению начальства в сжатые сроки.

Сейчас, я думаю, идет процесс накопления, идет уже более десяти лет, и это обязательно во что-то выльется. Это уже потихоньку появляется, может быть какими-то небольшими кусочками, но оно появляется.

Проблема наша еще в том, что настенная роспись напрямую связана с архитектурой. Архитекторы занимаются основой, а мы ведь только декорируем то, что у них получилось. Если архитектура плохая, храм не спасут даже Микеланджело с Рублевым. То есть по-хорошему нужно бы проект храма заранее тщательно проработать, чтобы уже знать, какая роспись может быть внутри, а не сначала что-то построить, а потом ломать голову, как же его расписать. Профессионалов в архитектуре сейчас мало, так что даже «ресинское» и «лужковское барокко» – это еще ничего по сравнению с тем, что творится в провинции. Архитектура и живопись должны быть единым целым, и вот когда это удается, это и есть великое искусство.

У нас же у всех образование книжное, а нужна живая традиция, которая еще только складывается. Конечно, книжки необходимы, из этого всего, как по кирпичикам, в душе художника собирается образ, но нужно дождаться, чтобы это все сложилось.

Процесс написания фрески св. вмч. Меркурия
(в основе – древняя икона из собрания Синайского монастыря св. вмч. Екатерины)